Этот город спрятался в ладонях Бога. Горы защищают его от дождей, а море согревает зимой. Здесь ласково, здесь яблочнозакатно. И корабли плывут по синей глади к берегам, а здания глядят на них с затаённым восторгом. Некоторые из зависти притворились кораблями и заманивают неопытных гостей, желающих отправиться в морское путешествие. Вдоль набережной рыбаки прилежно удят неведомых рыб. Рядом трутся коты-рыбоеды: авось повезёт. Вдруг грузный дядя подпрыгивает и являет миру длинную гибкую рыбину. Всё вокруг засуетилось: зеваки, погрустневшие соседи-рыбаки, коты и злые чайки. Довольный рыбарь горделиво показывает свой трофей, и лицо его светится детской радостью. Охи, ахи, мявки... Котам счастье. Счастливчик плюхается на раскладной табурет, закуривает, тянет пиво и на удочку больше не смотрит.

 

 

Я — смертница?! В камеру заходит девушка в белом халате со шприцем в руке. Сейчас конец. Пытаюсь её оттолкнуть, но она успевает уколоть в шею. Вначале задеревенели руки, потом ноги, я задохнулась и проснулась уже в этой реальности. Целый день чувствовала себя как зомби. Руки — палки, глаза стеклянные, одно желание — лечь и не шевелиться.

 

 

Заблудилась в странном городе. Вдруг дом, казалось бы, знакомый. Пустые комнаты, в одной из которых занавеска. Прозрачная плёнка, делящая комнату пополам. Захожу за... и теряю ориентацию в пространстве. Когда прихожу в себя, вижу огромные залы. В них множество молодых людей. Они живут вместе. Стариков и зрелых нет. Безумное одиночество... Хочу домой к сыну. Иду наугад, пытаясь найти временную плёнку. Толпа перед странной машиной. Она умеет воспроизводить музыку, звучащую внутри каждого. Нужно подойти, встать в позу распятого Христа, закрыть глаза и вспомнить ту или иную мелодию. Звучит что-то раздражающе примитивное. Мне хочется попробовать сыграть. Подхожу, поднимаю руки и слышу арию Нормы «Casta Diva»! Рядом стоящие восхищаются, они впервые слышат подобное. Я смущаюсь, звучание тут же сбивается и фальшивит. Кто-то шутит, все смеются. Мне стыдно — машина воспроизводит звук прибоя. Я вновь вспоминаю о сыне, и мне опять грустно. В будущем люди забудут, что такое живая музыка.

 

 

 

Смотрю в зеркало, а там парень косая сажень в плечах... Беофульф не Беофульф, но точно воин, главное дело которого крушить всё вокруг. Любимый мужчина привиделся девушкой-мулаткой, полногубой и тонкой. Она томно сидела и что-то рисовала, а я смотрел на неё и ярость наполняла моё сердце, потому что точно знал — изменяет зараза. Не в силах сдержаться, схватил её и ударил по лицу так, что кровь хлынула из её носа. Она закричала, но мне неведома жалость. Мне нравится бить.

 

 

Огромный дом, наполненный людьми. Не вижу знакомых, скучая блуждаю. Вдруг подбегает ребёнок. Испуганный маленький мальчик. От него пахнет пылью и усталостью. Жалкий и заброшенный, вот-вот заплачет. Беру на руки, он прижимается к моей груди, боясь оторваться хоть на мгновение. Долго сидим, обнявшись, молча. И я понимаю, что этот ребёнок — один мой старый друг. Ощущаю его душу настолько сильно, и даже во сне меня поражает новое знание. Кто есть кто.

 

 

Там была и старая подруга. Мы беседовали о чём-то, как обычно. И в течение разговора её лицо постепенно увядало. Она жаловалась, а я смотрела на её уже старушечье лицо. Глубокие морщины, следы ста лет одиночества, нисколько нас не смущали. Сэ ля ви? Вдруг на её шее, о ужас, расцвёл огромный шрам. Не понимая смысла слов, смотрела неотрывно на страшный рубец. Как можно выжить после таких ран!
— Вам столько лет, мадам?
— ...
— Кто бы мог подумать.

 

 

Что-то изменилось сегодня, что-то должно произойти!

На кухне суетится мама, рядом мешается кот. Мама — красивая, чёрные длинные волосы, добрые глаза. Неужели это возможно? Смотрю на неё и не верю в происходящее. Не мать — подруга моя, мы как сёстры. Она подходит и нежно обнимает. И вдруг я начинаю медленно взлетать. Парю над её головой и поражаюсь своей новой способности. «Ты левитируешь...» — произносит мама, и её лицо искажается не то от боли, не то от злости. Кот с ужасом шарахается. Я пытаюсь дозвониться друзьям, но никто не отвечает. Выбегаю на улицу, захожу в ближайшее кафе. Там знакомый парень со своей девушкой. Рассказываю им об открытии. Парень многозначительно вздыхает и говорит: «Ничего удивительного. Не ты одна сегодня воспарила. Дело не в твоих способностях, а в изменении гравитации на планете. Сегодня всё изменится навсегда!» Мой знакомый с подругой достают защитные комбинезоны с кислородными баллонами и натягивают на себя. На моём лице немой вопрос: что происходит и зачем это всё? Парень с отвращением цедит: «Сегодня таких уродов, как ты, вытравят раз и навсе¬гда!» Я больше не задаю вопросов, смотрю в окно, вижу медленно ползущие, похожие на танки, чёрные машины. Они распыляют ядовитый газ. Я за¬крываю лицо руками: «Неужели, это всё?» Чувствую, как удушливая дрянь заполняет мои лёгкие. Задыхаясь, ловлю последнюю отчаянную мысль: «Как же не хочется попадать в другое непонятное, чужое или, ещё хуже, в небытиё».

Я проснулась плотно укутанной в одеяло. Резко разорвав ватный кокон, побежала в душ. Холодный кафель, холодная вода, холодный чай. Господи, это и есть другой мир?

 

 

Во сне я продолжала пить вино. Красное, густое, с привкусом мёда. Так сладко и томно оно вливалось и смешивалось с моей кровью. Я делала медленные глотки и наслаждалась ароматом. Никогда не думала, что может быть так приятно не торопиться никуда, застыть во времени, забыть обо всём, кроме одного ощущения... А потом кто-то взял за руку, потянул властно и нежно... «Проснись!»

 

 

— Выпустите! Умоляю! Я больше не буду!

Каждый раз, застревая в железной коробке на тросе, я кричу не своим голосом, взывая о помощи. Лифт — чудовище, враг мой. Он ловит, словно хищный цветок насекомых, чтобы раздавить. Вот опять я внутри. Лифт превращается в пресс. В тот момент, когда кости хрустят, а глаза выпадают из орбит, в холодном поту просыпаюсь. Слава богу, это сон. До новых встреч!

 

 

Вот как было в детстве. Сидели мы, как воробьи, на лавочке и играли в испорченный телефон. Первый шепчет второму слово быстро и невнятно, а тот по цепочке, что расслышал, то и передаёт. Мышка, книжка, зайчишка... смех.

Постоянно наблюдаю эту игру во взрослой своей жизни. Он шёпотом просит её передать: «Любимая!» Она передаёт: «Дубина!» Следующему слышится уже: «Иди на..!» Последний плачет.

 

 

Каждое утро в десять звенит колокольчик. Это фермеры привозят свежее молоко и сметану. Люди с баночками и бидончиками выстраиваются в очередь. Молоко жирное, если не кипятить, через пару дней превращается в очень вкусную простоквашу. Из простокваши можно нажарить оладушек. Но мне никак не встать к десяти. Колокольчик звенит, я переворачиваюсь на другой бок: а и фиг с молоком. Потом, конечно, жалею. Как говорит мой знакомый, вставать нужно рано утром и сразу трудиться, завтрак заслужи зарядкой и ледяным душем, кто рано встаёт, тому... Цветёт миндаль, подсыхает грязь, художники угощают коньяком «Ной» (хорошее название для коньяка «Не ной!»).

 

 

Бабушки, дедушки... Вереница лиц и образов. Все стареют по-своему.

Дора Спиридоновна в свои девяносто бегала как девочка, песни тонким голосом выводила, и глаза чёрные, умные. «Дора Спиридоновна, сыграем в картишки?»

Таисия Самсоновна, пахнущая таблетками. Своих детей так и не завела, а чужих, как котят, приручала конфетками. Уставшая, печальная женщина. «Таисия Самсоновна, дайте конфетку!»

Баба Лиза. Побывала в немецком плену. Глаза голубущие, любительница водки и долгих маразматических разговоров. «Баба Лиза, вам пора домой!»

Бабушка Луша дожила до девяноста восьми. С утра до вечера она сидела или лежала на кровати в полной темноте, потому что глаза её уже не видели, а ноги не ходили. Я тайком заглядывала в её шкаф. Там хранились пропахшие нафталином «новенькие» туфли и удивительное чёрное платье. Трогать эти вещи строжайше запрещалось, этот наряд она должна была надеть, отправляясь на тот свет. «Баба Луша, не сердись...»

Дедушка Коля. Вечно кричащий из-за глухоты. Не поймёшь, ругает или хвалит. Однажды он покатал меня на тракторе. Страшная каракатица привезла на подсолнечное поле. Все подсолнухи были мои! «Спасибо, дедушка Коля».

Дед Самсон часами сидел на балконе и страшно кашлял-каркал на весь двор. Он так ссохся, что был похож на ворона. Все его боялись и дразнили, когда он кашлял. Интересно, о чём он думал? Мимо его гнезда я проходила молча.

А ещё была сонная, вечно охающая баба Соня, мудрый и юморной дед Вася, задумчивая бабуся Оля...

Ведь все они были когда-то детьми. Маленькими, щекастыми, глупыми...

Иногда я вижу себя и своих знакомых в старости. Нет, не страшно — смешно.

Что бы я себе сказала?

«Баба Лена (уха-ха), расскажи сказку!» Жила-была царевна...

 

 

Вот и пришёл жовтень. Мои близкие упорно называют его «жоптень». Устала объяснять, что название этого прекрасного месяца произошло не от слова «жопа», а от слова «жовтый», то есть «жёлтый». Хотя у многих сейчас, можно сказать, жоптень. Так о чём это я? Да, весь город усыпан каштанами. Каштанчики повсюду, такие гладенькие и блестящие, только что вылупившиеся из колючих панцирей. Их приятно собирать, потом опять разбрасывать, потом опять собирать и перекатывать в ладонях и думать, думать, спотыкаться, чертыхаться и опять думать. И вот что мне подумалось: бомжам сейчас раздолье. Они могут насобирать целую гору каштанов, нажарить их и наесться. Правда, ими вряд ли наешься, но вот если закусить шашлычком из кошатины, то да, как в ресторане будет. Вкусно, наверно.

 

 

Бабер — это нелепое, запущенное, асексуальное тётко. И да, никому оно не нужное совсем. Бабром может стать любая. Для некоторых это временное и вынужденное превращение. Обычно результат мужских обид. Жёны алкашей, садистов и просто подонков очень стремительно из милых девочек трансформируются в бабров. Вот Бритни Спирс, например. Печальное зрелище. Психиатры и психологи умывают руки. Пока сама не встрепенётся, не вылезет из депресняка, объедалова, бесконечных слёз в подушку, так и будет сидеть в хатке и ныть. Да что там Бритни! Вот я. Стоит завязать хвостик на макушке, надеть очки и панталоны, в которых, по моему мнению, удобно — и плевать. Всё — зверь готов. Хотя нет. Ещё одна важная деталь. Бабер должен быть зол и склочлив.

Но бывают и врождённые бабры. Что называется неизлечимый колхоз. Собственно, таким уже ничем не поможешь. Даже любящий мужчина (тоже бабер) и опытный стилист бессильны. С другой стороны, у этого вида напрочь отсутствуют все виды анализаторов, они ничего не понимэ. Хотя, наверно, это и есть счастье — ничего не понимать.

 

 

Я не злюка. Просто противоречиво мыслю. Это как курение, однажды входит в привычку, и всё. Чтобы отвыкнуть, нужны титанические усилия. А зачем? И так смешно. Да, это здорово отвлекает от повседневной рутины, думать о чём-то своём параллельно беседе с кем-то, загадочно улыбаться, пошутив про себя (главное, глубоко не заплывать). Или думать противоположное тому, о чём страстно говоришь. А потом в порыве откровенности кидать истинные реплики, но разве кто услышит... Не спорю, всё это похоже на лицемерие. Ну какой он милашка? Ну какая она умняшка? Ну разве можно этого графомана назвать гением? А о себе... Ну разве можно так трепаться о себе! И да, говорят, сплетничать о других нехорошо. Ясный пень, многое говорится из жалости, да, я жалостливая. Что-то из чувства самоутверждения, что-то чистейший творческий порыв. Правда, залезть в душу, а потом глумиться, слава богу, не позволяю себе. Гармония и хаос — вечные враждующие любовники. Кто в душе сегодня доминирует? Когда начинают глумиться, чувствую, бес танцует. Раньше радовалась, когда кого-то клевали, а своим чёртиком даже гордилась. А теперь — брысь под лавку!

Он плачет: «Дай, мол, пошутить!» Даю, потом жалею о сказанном. По сути, стёб над другими людьми ничего, кроме подтверждения собственной гнилости, не даёт.

 

 

Иногда я чувствую себя мамонтом, который вообразил себя опоссумом. И в такие моменты я говорю себе: Доколе, доколе?!

Но маленькие опоссумы, которые весело прыгают вокруг, дальше «доколе» додумать не дают.

 

 

Я давно подозревала, что все мы биологические роботы. У каждого свой потайной чемоданчик со сменными улыбками, жестами, интимными причёсками, мнениями, идеалами.

Люблю нацепить иногда старые потёртые привычки. Когда никто не видит, в смешных очках листать альбомы с ч/б фотами и мяукать дурным голосом. А бывает, что-то новенькое заприметишь, словечко-фразу, и сразу завидно становится, тыришь и носишь, будто сам придумал. Но всё давным-давно придумано за нас.

В программу биороботов встроена очищающая программулька — мысль, о том, что он настоящий. В моменты перегрузок программа начинает работать: «Я настоящая женщина!» — думает кукла. Так легче быть игрушкой Бога.

 

 

Вы знаете, мне в жизни часто встречаются странные существа. Совершенно неадекватно ведущие себя, ну просто зазеркально. Безумный Шляпочник долго несёт какой-то бред, всё время смеётся, а потом вдруг икает и начинает говорить полностью противоположное. Мартовский заяц очень любит себя, всё время куда-то спешит, ему вечно нужно к королеве. Добиться от такого вразумительного ответа невозможно. Отрывочные и мутные фразы. Его конёк.

Есть ещё вечно сонная мышь. Что не скажешь ей, только зевает и спит дальше. Эти существа приглашают тебя присесть на почётное место и выпить чаю, но никогда не наливают. Потом они просят пересесть, но уже не на почётное место, потом ещё раз пересесть. Они чего-то явно хотят, но трудно понять чего. Просто голова кругом идёт от этого хоровода. Каждый из них живёт в своих иллюзиях, но самое прикольное, они продолжают сидеть за одним столом. Признаюсь, просто хочется придушить эту мышь, Безумному Шляпочнику надавать табуреткой по морде, а зайца посадить в клетку. Но лучше всего, конечно, просто проснуться.

 

 

Я так и не научилась вязать. Много раз пробовала, нитки путались, спицы выпадали, и всё забрасывалось до лучших времён. Вот так и в моей жизни. Не получается у меня аккуратненько распутать все ниточки, связать красивую историю, которая будет потом согревать всю жизнь. В самые неподходящие моменты я срывалась и рвала связующие нити — безжалостно, руководствуясь маразматическими идеями. Стольким людям я сделала больно просто так, чтобы потешить эго. И всё равно мне говорят: «Ты добрая и ласковая!» — принимая вежливость за душевное тепло. Они даже не подозревают, что я мизантроп, маленькая стерва — себе на уме.

Я не каюсь, сижу в раздражении. Смотрю на недовязанный шарфик и швыряю спицы, как дротики в ненавистное самолюбие. И уже знаю наизусть, что завтра скажу себе: «Зачем мучиться и что-то вязать? Ведь можно пойти и купить всё что хочешь». И так и сделаю.

 

 

Мы квиты. По-русски это означает, что мы покончили все счёты. А по-украински значит — мы цветы.

Мы тонем во множестве значений и смыслов, в правдивой лжи и лживой правде. Мы, мстящие друг другу, квиты.

 

 

Есть люди — тихие заводи. С такими сидишь у телевизора, пьёшь пиво, всё спокойно и бесконечно болотно. Встречала девушек-радуг, исчезающих, как только небо затягивалось тучами. Приходили в мою жизнь парни-туманы, мутные и неуловимые, они рассеивались, как только слышали слово «люблю». Сталкивалась с мальчиками — слепыми дож¬ди¬ками. Ну что с них взять? Ужасно грустно с женщинами-степями. Пусто, тоскливо, ни домика, ни сосенки.

Но самые страшные создания — это люди — чёрные дыры. Их магнетизм и талант притягивают. Они засасывают душу, искажая время и пространство, вырывая сердце безвозвратно. Такие не любят, а поглощают. Это центры галактик, мощные и беспощадные. Но мне неведом страх. Ведь я — подсолнечное поле, где много света, лёгкий ветер и стаи непуганых птиц свободно парят в голубом небе, которое обнимает меня от края и до края, не отпуская никогда.

 

 

В борьбе за счастье в любви побеждает не самый красивый, умный, молодой и богатый, а вкуснейший.

 

 

Приснился странный сон. Будто плаваю в океане, как русалка. Вдруг вижу, пианино навстречу, не тонет, стоит на воде. Вот, думаю, повезло — сейчас сыграю. Но под водой что-то зашевелилось — маленький шарик. Дотягиваюсь рукой, хватаю — котёночек. Бедный, чуть не утонул! Я его на пианино, как на плот. Смотрю, ещё кто-то тонет — хоп, ещё котя! Потом ещё и ещё. И вот дюжина котят сидят на пианино посреди океана. Я прям Мазаей себя почувствовала!

 

 

Сколько ни гоняла голубей с балкона, за ночь они умудрились свить гнездо под мангалом. Наутро мы с котом обнаружили сидящую в гнезде голубку. Мао давно мечтал нюхнуть дичи, целыми днями просиживая у окна и пялясь в пустое небо неморгающими глазками. И вот настал заветный час. Я не садистка, но за несколько дней голуби успели положить слой навоза на свежевымытый пол балкона. А что же будет дальше, страшно подумать. Поэтому Мао был запущен с целью устрашения, ну и так, поразвлечься. По-пластунски (он это движение долго отрабатывал дома) кот подкрался к птичке. Оно даже не шелохнулось. Немного смутившись, хищник понюхал дичь и чихнул. Птица, казалось, прилипла намертво к гнезду и не собиралась никуда улетать. Подавленный Мао отполз и виновато посмотрел на меня.

«Тоже мне, хищник! Я подняла мангал и дунула что есть силы. Голубица встрепенулась и начала хаотично бегать по полу, размахивая крыльями. Мао был в шоке. Множество мелких пёрышек посыпались на нас, словно снежные хлопья. Птица не взлетала, видимо обремененная ещё не выпущенными на свет яичками. «Птичку жалко», — промелькнула мысль, но вид засранного пола придал мне решимости. Голубь был заботливо пересажен на соседский балкон, там тоже много места. Мао ещё долго нюхал пустое гнездо и смачно чихал от птичьих перьев. А я сидела и грустила, думая о материнской самоотверженности и человеческом эгоизме. Построить, что ли, голубятню?

 

 

Жертвуют бедным и больным. Любовь не жертвует, она дарит. Но дарит не бесконечно. Если её дары не ценят, она исчезает. И ей на смену приходит равнодушие или жалость. Равнодушие ничего не отдаёт. Жалость начинает жертвовать. Люди, имитирующие любовь, недостойны даже жалости, лишь презрение. А мудрость — любовь никогда не перестаёт — о том, что всегда найдётся кто-то, кто полюбит тебя вновь, кого полюбишь ты, как в первый раз.

 

 

Гостеприимный дом-ловушка для кота. Неволя — хуже смерти. И перед каждым котом стоит сложный выбор: выпасть или не выпасть из окна.

 

 

Не люблю курить. Когда-то пробовала, да только притворялась, что мне нравится. Так, для компании изображала, что затягиваюсь. Периодически дым попадал в глаза или ещё какая-нибудь нелепость случалась. Мда... с одной стороны, и хорошо, что не скурилась, с другой — это же так сексуально-томно, курить, загадочно прикрыв глаза! А ещё лучше длинным мундштуком, как волшебной палочкой, манипулировать перед носами удивленной компании — ах, вздыхая, думали бы мужчины, какая гламурная Мурмура!

 

 

Каждое утро, в одно и то же время, под нашим окном поёт птичка. Её песня длится ровно пять минут. Соловей, не соловей, но голосок божественный! И зачем она прилетает каждый раз, зачем садится на одно и то же дерево? Я уже успела к ней привязаться. Просыпаюсь, лежу с закрытыми глазами и жду.

Вот она, пташечка! Ни с чем не сравнимое чувство охватывает в эти мгновения мою душу. Нежность, теплота, восторг — всё не то... Надежда! Это её голос. Он говорит мне о том, что всё будет хорошо, мир прекрасен и справедлив. Просто нужно уметь слышать и видеть прекрасное.

Моя птичка уносится в неведомое, и сон вновь затягивает странными откровениями: глупо возлагать надежды на людей. Надежды нужно возлагать на птиц!

 

 

По воле обстоятельств мне пришлось провести в плотном окружении старушек часа два. Попытка вести себя индифферентно, заткнув уши наушниками, потерпела неудачу. После вопроса, а не слуховой ли аппарат на мне, пришлось общаться. Обсудили подорожание окорочков на девяносто копеек, сволочей-кровопийц, которые задерживают пенсии, посоветовались, как правильно варить варенье и квасить капусту. Оказывается, капусту нужно прижимать наполненной водой кастрюлей.

 

 

Полгода не в Москве, а уже чувствую себя провинциалкой. Слишком всё быстро происходит. В метро не успеваю расслышать станции, пролетаю мимо своих, выхожу не в те ворота...

Вчера пили текилу с другом, который недавно прилетел с Мальдивов. Он долго рассказывал про подводный мир, бирюзовую воду и белоснежный песок. Под конец разговора меня стошнило. Эх, Мальдивы, нам ли быть в печали!

В переходе мент: «Предъявите паспорт!»

Я: «А х... вам не предъявить?»

Он улыбнулся, видимо, не расслышал. Давно мечтала выплюнуть эту фразу.

Понравился фиолетовый вагон с картинками и цитатами из сказок. На одной из стен вагона проиллюстрирована Пэппи Длинный Чулок — забавная история про девочку, которая жила сама по себе. Она одевалась как попало, не хотела расти и спасала детей от дрессировщика. Помню детский фильм, в самом конце Пэппи наконец встречает своего отца — Михаила Боярского. Трогательная сцена...

Все московские знакомые с надеждой спрашивают:

— Ну как там у вас? Разруха, небось, кошмар!

— У нас лично всё, как обычно, только с солнцем.

— Мммм, какие вы бедняги, — вздыхают знакомые. А я улыбаюсь.

 

 

— Дедушка, садитесь, пожалуйста!

— Спасибо, дочка. А отчего ты грустная такая?

— Да так, семейные проблемы.

— Хм... После войны такая шутка бытовала. В семье жена — это атомная бомба, муж — голубь мира, тёща — поджигатель войны, а дети — колорадские жуки...

— Голубь мира, говорите?!

 

 

— Споёмте, друзья!

— Розпрягайтэ, хлопци, конэй та...

— Та ну... давайте «Сулико»!

— Молчи, грузинский еврей! Вася, давай нашу «Маруся раз, два, три...»

— Ai bylbylym, vai bylbylym, Agidelnen kamyshy...

— Папа, сними, кепку! А то ты на азербайджанца похож.

— Дочура, мы же в Русском центре, тут всё можно!

 

 

— Как зовут девочку, с которой ты сидишь?

— Сапрыкина.

— А имя как?

— Сапрыкина.

— То есть ты несколько месяцев сидишь с девочкой и не знаешь, как её зовут?

— Почему? Я знаю, её зовут Сапрыкина.

— Как так можно?! Спроси наконец как её зовут, угости шоколадкой.

— Что, я с ума сошел? Да ей не обидно. Её все так называют.

— Ты же с Иветой так себя не вёл.

— Ивета — другое дело. Она симпатичная.

 

 

Приятно гулять по хрустящему листвой парку. Ну, что у нас новенького...

Два ожога, три мелких пореза, подавилась кофеем. О чём я думаю?

Сегодня не давала покоя мысль о том, что я мартышка, встречающаяся с людьми-очками. Такими умными, проницательными, красивыми. Но что я с ними вытворяю. Кривляясь, примеряю куда попало. А ведь сквозь них можно было бы многое увидеть. Надо было надеть вас на нос.

— Простите?

— Говорю, не топчите листья! А то ноги порежете!

Сквозь неожиданного алкаша можно многое увидеть. Они все знают, но ничего не помнят.

 

 

В салоне новенькой маршрутки «Мерседес» было уютно и прохладно. Пассажиры мирно беседовали, ожидая отправления в Ялту. Звучала приятная музыка, дверь машины плавно закрылась.

«Ну, в путь!» — наверно, подумали все. Как вдруг в дверь отчаянно заколотили. В салон ввалился опоздавший пассажир, пожилой лысоватый мужчина с перебинтованной ногой. В руке его был пакет, в котором просматривался левый туфель. И всё бы ничего, но, оплатив проезд, новичок звучным голосом обратился к попутчикам:

— Пардоньте за вонь! Я целый месяц мазал ушиб на ноге собственной мочой. Так посоветовал врач. Но ничего не помогло. Чёрт дёрнул меня довериться нетрадиционной медицине!

Народ заёрзал на мягких сиденьях, пытаясь отвлечься от нового сообщения. Кто-то шире открыл окно. Некоторые уверяли, что вовсе не чувствуют вони. Но было очевидно, что сосед с перебинтованной ногой мазал мочой не только ушиб.

К счастью, уринотераписту нужно было не в Ялту, он вышел гораздо раньше. И это было к лучшему, ибо до Ялты он по-любому бы не доехал.

 

 

Валентина Петровна говорила тихим шелестящим голосом. Она была одной из моих преподавательниц в училище. Тогда ей было под пятьдесят.

Поговаривали, что Валя страдает какой-то неизлечимой болезнью. Бледная кожа, лукавые голубые глаза, странные шутки. Порой мне казалось, что она смеётся надо мной. Этот её улыбающийся взгляд в никуда. Однажды, после пары часов рояльного колупания, она вдруг тихо захихикала. Я перестала играть. Истерика? Валентина закрыла лицо руками и трагикомично всхлипывала. Смущённо опустив голову, я подумала: «Так мне и надо!»

Сквозь слёзы Валя начала извиняться. Она была в высшей степени воспитанным человеком и обращалась к ученикам всегда на «вы».

— Леночка, простите ради бога! Я вспомнила один забавный случай. Однажды раздался телефонный звонок. Мой муж взял трубку. Его спросили: «Извините, это Симеиз?» На что он невозмутимо ответил: «Нет, это сифилис!»

Валя вновь захихикала, глядя на меня невинными глазами. Я вежливо подхихикнула и подумала: «Вот так сходят с ума». Мне было абсолютно несмешно. На этом наше занятие закончилось.

Вчера вечером вдруг вспомнила этот случай и до меня наконец дошло! Хи-Хи... Думаю, так сознание постепенно отслаивается от реальности. Тупая шутка всего лишь предлог для того, чтобы подняться над. Там, наверху, вероятно, до чёртиков смешно.

 

 

У бабушки всегда было что-то новенькое для меня. То черешня расщедрилась, то горошек поспел. Три кошки — Анфиса первая, Анфиса вторая, Анфиса третья, любительницы поспать в доме, куда их строго запрещалось впускать — ждали моего приезда с нетерпением. Каждую из них тайком от бабушки я заносила в святая святых спальню и позволяла валяться во всех позах на кровати. Частенько им перепадали кусочки колбасы или другие запретные вкусности со стола. У каждой был свой характер. Первая — самая строгая, пепельно-серая, вторая — самая гулящая и, конечно, рыжая, третья, — мягкая, игривая трёхцветка. Всех их я обожала.

Бабушка же больше всех любила кота. Его звали Малыш. Только Малышу иногда позволялось зайти в гости. Зимой толстый, похожий на огромного барсука, летом — истощённый и ободранный. Малыш входил медленно и важно. Прекрасно понимая честь этой привилегии, он относился к ней с большим почтением. Не позволяя себе лишнего, он следовал за хозяйкой и падал на ковёр в том месте, где она указывала взглядом. Бабушка, кряхтя, садилась на кровать и начинала нежно гладить ногами старинного друга. Стоптанные и потемневшие от полевых работ ступни кот обхватывал бархатными лапами, не выпуская когтей.

— Манюююня мой, — певуче повторяла бабушка, и в ответ раздавалось скрипучее урчание. Глаза кота светились зелёным недобрым огоньком.

Мне такого панибратства не позволялось. Однажды я попыталась погладить Манюню ногой, как бабушка, и сразу заработала несколько глубоких царапин. После я побаивалась его трогать. Опасный зверь имел пристрастие воровать цыплят, причём исключительно соседских. Думаю, неожиданное исчезновение кота связано с местью пострадавших куроводов.

Зато кошки были примерными. Анфисы регулярно приносили приплод. Котят бабушка хладнокровно топила, оставляя самого хорошенького. Своё последнее чадо кошки тщательно прятали в укромных местах двора. Одно из таких гнёзд было мне известно. Это были сваленные старые доски за сараем. Котёнок откликался и выползал только на мяуканье мамаши. Надо сказать, мяуканье всегда хорошо мне удавалось. Этим своим даром я часто пользовалась, выманивая наивного дитя из убежища. Иногда мяукать приходилось довольно долго, удивительно, но на это дело моего терпения хватало с лихвой. Рано или поздно пушистый комочек оказывался в моих руках, вот тут-то я отводила свою незрелую материнскую душу. Наигравшись, я отдавала котёнка взволнованной Анфисе, которая тут же его затаскивала в доски.

Иногда мне кажется, что мир создан для того, чтобы мы мучили друг друга. Но после этого «иногда» приходит понимание, что мучения эти не от жестокости. Мы все хотим любви, но не умеем любить. Мы не волшебники, а только мучимся-учимся.