Пятница, 29 Марта 2024, 18:11 | Приветствую Вас Гость | Регистрация | Вход

Страницы журнала

Главная » Статьи » Бестселлер на периферии

Татарчата (часть 2)
Продолжение
 
 
...Пошёл по вечернему пустому зданию. Хрумкало стекло под ногами. Зал. Стены уходят ввысь. Вылетела птица, захлопав крыльями, напугала. Побежал по коридору. И — заблудился. Растерялся. Кинулся в обратную сторону. Стоял растерянный, со слезами на глазах.
— Мама... — сказал еле слышно.
Все страхи позади. Уселись с Анной на причале, близко друг к другу.
— Я совсем и не плакал, — громко говорил ей Виля.
Она показала мускулы и рост — ты же мужчина! Улыбнулась ободряюще. Он важно кивнул — да сжал руку, показывая бицепс. Анна обняла его. Так и застыли.
Музыкантов искали по приморским деревням.
Происходило это по-разному... Вот им показывают, куда идти. Вот они разговаривают с загорелым мужчиной, тот смущённо улыбается и пожимает плечами. Жена его, слушая разговор, показывает жестами: мол, ничего не надо, уходите!
Шли по улочке, заглядывая в палисадники.
Молодой парень достает из-под кровати гармонь, протирает пыль. Играет. Эдем недовольно качает головой.
...Ужинали на автовокзале. Эдем задумчиво пил пиво прямо из бутылки.
...Ехали ранним утром, Яя спал.
...Эдем показывал весёлому мужчине, как играть на трубе. Тот безнадёжно махнул рукой, указал на недостроенный дом.
Потом сидели на берегу моря.
— Может, они совсем и не музыканты? — осторожно спросил Яя.
— Музыканты... Только после переезда в Крым стало некогда им, видишь ли, музыкой заниматься. Дома надо строить, деньги зарабатывать... Такая теперь тут музыка!
— Так мы никого и не найдём.
— Найдём... Кого-нибудь да найдём.
Вечером Виля маялся. Стоял в начале длинного коридора. Ступил в него два шага, но, помятуя давешний свой испуг, отступил. Вошёл в комнатку, где стоял топчан, опустился на него.
...Сидел там же, в углу.
...Лежал с открытыми глазами, недвижно.
...Сидел на окне.
Выскочил в коридор, несколько мгновений постоял и, заорав, подбадривая себя, побежал по битому стеклу.
Подбирается сзади к Анне, копошащейся у костра. Та почувствовала его, обернулась. Показала — скоро ужин. Малыш сел, к нему подлёг Эль. Анна поставила перед ними две тарелки с макаронами.
У самого синего моря — одинокие дитя и собака. Малыш взглядывал изредка вверх — туда, откуда слышался шум проезжающих машин.
— И ты... — грустно спросил Виля собаку. — Тоже хотел с ними намылиться? А ребёнок здесь сиди один, да?
Эль смутился, спрятал голову под лапу. Эль придвинулся, положил голову на песок рядом.
— Нет уж, иди, иди, — оттолкнул его Виля.
Собака отползла, замерла.
— Вот ты и подумай своей дурной головой...
Эль кивнул.
Утром машина Эдема стояла в углу знакомой базарной площади. Яя ел мороженое, и сладкие капли падали на коврик машины, а он, оглядываясь — не идёт ли Эдем? — растирал их ботинком.
Эдема не было. На окошко упала тень. Яя глянул и отшатнулся — сквоь стекло глядел небритый, а оттого страшноватый в искажающем блеске человек. Он показывал — открой.
Яя пригляделся: Дядя Миша... опустил стекло.
— Ну... где этот? — Ходуля, не здороваясь, спросил сразу, недобро.
— Ушёл... по делам.
— Куда он пошёл-то, надолго?
— Не сказал... Как вы, дядь Миш?
— Обычно, — неохотно ответил Ходуля. — Чё не заходите с братом? Говорил — совсем уехали, а сами...
Яя пожал плечами.
— Вы его не трогайте, дядь Миш, — со страхом спохватился Яя.
— А что я ему сделаю?.. — грустно улыбнулся дядя Миша. — У меня всего две здоровые конечности... против его четырёх. Анька с ним? — наконец спросил главное, сморщившись и глядя в сторону. Яя осторожно кивнул.
Дядя Миша внимательно-долго посмотрел на него, сказал:
— Передай, если она на что обиделась, я... исправлюсь... — глядел как побитая собака. — Чего ж она? Столько прожили вместе...
— Она от дельфина рожать хочет, — осуждающе сказал Яя. — Роды в воде вроде как... С дельфином.
— От дельфина?.. — эхом повторил Ходуля.
Пацан кивнул.
— Ну, в воде...
Дядя Миша махнул рукой, пошёл от машины:
— Ну пока...
— Дядь Миш! — крикнул из окна Яя.
Тот только махнул рукой, мол, всё, проехали.
Через дорогу его ждала сердобольная женщина.
— Ну, чего? — она сгорала от любопытства.
Дядя Миша невидяще поглядел на неё, сел на траву подле своего столика.
— Ну? — подтолкнула его бабка. — Где она?
— Говорят, от дельфина рожать хочет... — задумчиво молвил Ходуля. Бабка переваривала сказанное, затем оглядела Ходулю.
— Да уж лучше от дельфина...
— Ты так думаешь? — с горечью спросил Ходуля. — Я ж пилот первого класса...
— Закладчик ты... — показала бабка по горлу. — Первого класса, это точно. Сколько тебя гоню в военкомат — сходи, восстанови документы. Да тебе ж квартиру дадут как ветерану армии, дубина!
— Да? — с надеждой спросил Ходуля.
— Да! — передразнила его бабка. — И Анька оттого ушла, что ты — ни себе, ни другим... — провор¬чала она.
Дядя Миша, подумав, поднялся. Оглядев свой столик, аккуратно и сильно перевернул и стукнул его об асфальт. Товар разлетелся.
— Ну и куда? — спросила старуха, собирая пачки папирос.
— В баню.
— Дурак...
— В военкомат же мне завтра, — недоуменно развёл он руками. — Сама ж сказала! — И пошёл прочь, прямой, ещё на многое годный мужчина.
Машина подъехала к морю. Анна, в нарядном белом платье, смотрела, как вылазит из машины Эдем, и улыбалась ему, счастливая. Яя глядел на обнявшихся Эдема и Анну неодобрительно. Шёл потухший, и только подпрыгивающий от радости брат немного оживил его, вывел из пасмурного настроения.
Сиял серебряный гонг луны. Яя лежал животом на подоконнике, глядя вниз. На причале, в неверном свете, танцевала влюблённая пара — Анна в белом платье с блёстками и Эдем в светлых брюках и чёрной рубашке. Паренёк мрачновато смотрел на это зрелище, не в силах оторвать глаз от скользящей, переливающейся искорками женщины.
Эдем пел Анне на своём языке. Она все понимала.
Потом он взял кларнет и заиграл что-то печальное и светлое. Анна покачивала в такт головой и улы¬балась, с закрытыми глазами — плывущая, счаст¬ливая.
К Яе присоединился Виля. Вытянул шею. Смотрел не двигаясь, завороженно.
— Теперь они точно поженятся? — хрипло спросил Виля.
Яя пожал плечами.
— Наверно. Пошли спать, сурок. Завтра уезжаем.
Обернулись к постели; лежащий там Эль помахивал хвостом.
— Ты уберёшь своего охранника или я его сброшу с этажа, — почти серьёзно сказал Яя. — С пятого этажа.
— Или он тебя, — огрызнулся Виля.
Лежали спинами друг к другу, недвижно долго не смыкая глаз. Ворочался только Эль, согнанный на голый бетонный пол.
Утром умывались в море — степенно, по-взрослому Яя и до конца не проснувшийся Виля. Делал он под требовательные понуканья брата. Чему-то своему радовался Эль.
— Предатель, — сказал ему на это Виля.
Яя украдкой взглядывал на, казалось бы, безжизненный автомобиль, где спали Эдем и Анна.
— Тише. Невесту разбудишь, — без иронии, серьёзно сказал собаке.
Эль гавкнул, Яя приложил палец к губам.
Братья сидели на краю причала. То один, то другой оглядывался на сидящих поодаль, у машины, Эдема с Анной. Неодобрительно, потому молчали.
Виля не выдержал, встал, прошёлся по скрипучему помосту — руки в брюки, — маленький злой оборвыш.
— А ты думаешь, он просто так деда ищет? Поиметь с этого что-то хочет, точно. Мы с ним только музыкантов этих и искали. А о дедушке — ни слова.
Яя вдруг пнул оставленные здесь с ночи пластиковые тарелки. Яблоко покатилось-покатилось по помосту. Братья завороженно следили за ним. Мягко упало в песок, застыло, схваченное им.
— Это нечестно, — тихо сказал Яя, искоса глядя на Эдема с Анной. — Дядя Миша её настоящий муж.
Завтpакали тут же. Пёс лежал рядом, ждал своей порции. Анна принесла шипящую жареную рыбу. Были консервы, фрукты — в общем, стол роскошный. А настроение у едоков — так себе.
— Ло-со-си-на, — протянул Эдем, раскладывая по тарелкам. — Советую, братцы-кролики, метать с утроенной энергией, — он был весел и свеж, влюблённо глядел на счастливую Анну. — И — немного эля, — налил себе красного вина.
Эль, услышав своё имя, радостно гавкнул.
— Забыл, что среди нас чистопородные англичане, — поднял бокал Эдем. — За вас, — выпил, обращаясь к собаке. — Где ж хозяин-то твой? — закончил озабоченно.
— Его, наверно, убили, — вдруг зло сказал Яя.
— Почему ты так думаешь? — отвлёкся от рыбы Эдем.
— А сейчас всех убивают...
— Да? — задумчиво покачал головой Эдем.
Анна смотрела непонимающе.
Братья-кролики ели мало и вяло. Эдем это заметил.
— Чего кислые? — похлопал Вилю по торчащим лопаткам.
Тот пожал плечами.
Эдем поглядел на Яю и будто обжёгся о его взрослый внимательный взгляд.
— Братцы, вы всё-таки ешьте... — только и мог сказать.
Анна, внимательная, перевела взгляд с одного мальчишки на другого, всё поняла — потупила глаза.
Эдем вошёл в каморку, когда Яя собирал в сумку одежду.
— Господа форточники! Мы только через два дня трогаемся, не раньше. Отставить преждевременные сборы.
— Мы не форточники, — сказал через плечо Яя.
Виля же выпрямился и смотрел на Эдема так, будто призывал помешать их сборам.
— Понятно, — кивнул Эдем. — Обиделись?
Сидели на причале. Стояла сумка, братья были одеты тепло, по-походному.
— Ну ведь я её люблю, парни... — улыбнулся, глядя вдаль, Эдем.
— Так сразу и полюбил, — усмехнулся недоверчиво Яя.
— Так сразу... Так вот и сразу...
Глядел на подходившую с чистыми тарелками от мо¬ря Анну. Она подсела, положила голову ему на плечо.
— Они уходят, — тихо сказал, повернув её глаза близко к своим губам, Эдем. — Им к деду надо. Я их отвезу в город...
Анна испуганно прикрыла ему губы. И уронила тарелки — они неслышно упали. Все стояли, замерев.
Тарелки оседали в мокром песке.
Въехали в город — задумчивый Эдем, чуть растерянные от будущей свободы и предстоящей неизвестности братья.
Эдем остановил машину на базарной площади, обернулся.
— На автовокзал?..
Яя выглядывал кого-то из окна.
— Нет, мы здесь выйдем, — решительно двинулся из машины. — Нам... к дяде Мише.
Эдему слышать это было неприятно, на что Яя и рассчитывал.
— Передавайте привет...
Яя дёргал за ручку — дверь не поддавалась.
— Ну что? Не открывается! — крикнул он.
— Я знаю, — спокойно сказал, оборачиваясь, Эдем. Протянул деньги.
— Да не надо, что вы! — зло махнул головой Яя, дёргавший ручку.
— Не возьмёшь — вообще не выпущу, — глядел на него, не мигая, Эдем.
Яя затих, отвернулся. Виля, испуганный, взял деньги.
— Здесь как раз на два билета до Горностаевки. Запомни, — подтолкнул он Вилю. — Гор-но-стаевка.
Яя поглядел зло, отодвинулся.
— Там должен быть ваш дедушка.
— Откуда вы знаете? — недоверчиво обернулся Яя.
Эдем выдержал его взгляд:
— Знаю.
— Всё же, откуда знаете? — настаивал Яя. — Он точно там живёт, да?
— Живёт — не живёт, не знаю, но туда ему пособие выписывали.
Виля переглянулся с Яей, несмело улыбнулся.
— Да. Хотел вас отвезти сам, но коль вам невтерпёж... Не прощаюсь. Заеду... Вот так, клюквенные но¬сы... — оглядев Вилю, улыбнулся он.
— Спасибо, дядя Эдем, — серьёзно сказал Виля.
Яя ничего не сказал. Воцарилась пауза.
— Открывайте, путь свободен!.
Дверь поддалась сразу же.
Эдем, оставшись один, сидел недвижно. Потянулся, открыл бардачок, достал оттуда маленького Будду, поставил на щиток. Тронул ему голову, и тот замотал ею — туда-сюда, вправо-влево. Лёг на руль.
Ехал вдоль моря, не глядя в его сторону. Прибавил скорость. Будду качало, голова моталась. «Волга» обогнала иномарку. И снова добавил скорость. Серпантин дороги раскручивался всё быстрее. Шарахнулся вбок автобус. Страшно...
Братья спускались по насыпи к каморке Ходули. Яя буквально тащил Вилю, тот упирался — глухо, бессловесно. И когда брат отпустил его, упал и замер, отвернувшись.
— Ну вставай. Пришли уже.
— Не пойду я... никуда.
Яя попытался силой поднять его.
— Да уйди ты! — с такой злостью оттолкнул его Виля, что Яя опешил, отступился. — Не хочу! Дурак!
Яя присел рядом. Виля тихо плакал — вздрагивали плечи.
Виля спал на топчане у дяди Миши. Тот, прикрыв его знакомой шинелью, встал.
— Видать, надоели вы ему,— сказал тяжело. — Наигрался. То и с Анькой будет. Дура, — беззлобно констатировал дядя Миша. — Куда ж ей ещё возвращаться — придёт, — успокоил себя.
Яя кивнул. Кричали на всю округу дурными голосами составители поездов.
— Ну что?! За начало новой жизни, — дядя Миша налил себе вина. Выпил.
— А я каждый день ждал — вот-вот придёт. Дура, — с любовью сказал, как комплимент. Заулыбался.
Парнишка лет семнадцати сидел, покуривая, в дверях «комка», лениво наблюдал за редким вечерним людом. Яя разглядывал заморскую вожделенку за стеклом, искоса наблюдая за парнем. За следующим киоском в засаде стоял дядя Миша-Ходуля — чисто побритый, в свежей рубашке, серьёзный.
Когда парень встал, быстро зашёл за угол, провёл по дереву куском железа — получилось громко. Парень насторожился, пошёл за киоск. Дядя Миша по знаку Яи быстро вошёл в «комок».
И, когда обеспокоенный парень вернулся к рабочему месту, там уже сидел суровый Ходуля. Жевал жвачку, открывал ещё одну.
— Узнаёшь? — спросил тихо.
— На работу, что ли, устроился? — ухмыльнулся парень. — Я тебя, Ходуля, не узнал.
— Значит так. Работаю я теперь в военкомате, и для тебя, сука, Михаил Александрович. И я тебе гарантирую, что в самое ближайшее время ты пойдёшь служить Отчизне, — раздельно говорил строгий дядя Миша Александрович.
Яя, стоявший сзади, от этого приободрился, выпятил грудь.
Парень кивнул, ухмыльнулся, но невесело. Оглянулся по сторонам — глаза бегали.
— Вичканов, — тихо, но решительно сказал дядя Миша. — Зачем же ты бабке туфтовые сигареты подсунул? Там же в каждой второй пачке — бумага вместо табака... — горько покачал головой.
— А тебе-то чего? Твои, что ли, деньги? Она теперь тоже в военкомате работает? — глупо сострил парень и сам это сразу понял — увидел перекошенное негодованием лицо Ходули.
— Она же старая, Вичканов. И в военкомате она не работает, а вот муж её из военкомата не вернулся, пятьдесят лет назад.
Вичканов только махнул рукой.
— Ладно, слышали...
Ходуля сглотнул, взял Вичканова за шиворот.
— И ещё. Я тебе, Вичканов, гарантирую, что ты у меня из военкомата тоже не вернёшься. Я позабочусь об этом... Думаю, общество много не потеряет, если ты... героем погибнешь. Хоть люди помянут добрым словом, первый раз в жизни.
— Ну чё ты, козёл?.. — вырывался парень.
— Когда старухе сигареты принесёшь?
— Мне тоже такие дали... — загундел Вичканов. — Кончай, слышь, да? Я Сыке скажу, он с тобой разберётся, понял, да?
Дядя Миша привстал и бросил в него россыпью резинок-конфет.
— Даю сутки, Вичканов.
Парень смотрел на жвачки, не на человека.
— Ты... козёл, чё делаешь? — удивился он.
Оглянулся назад — взять что-то в руку, но там стоял решительный Яя. Парень оценил его воинственный вид, сплюнул — и тут, неожиданно для искателей справедливости, ловко прыгнул ногами вперёд на дядю Мишу. Сбитый с насеста, дядя Миша загремел на пол.
Парень успел ещё и пнуть его. В лицо. И тут же получил удар по спине палкой от Яи. Взвыл и заорал — громко, на всю площадь.
Дядя Миша с трудом пытался подняться, парень, присев, держался за бок, когда в «комок» вбежали два серьёзных сорокалетних злых мужика. Оценив мгновенно ситуацию, один двинулся на дядю Мишу, парень показал на Яю, и тот получил ногой в живот от второго мужика. Дядя Миша же получил страшный удар в лицо, отчего полетел в угол и затих там, захрипев.
— Налетели, волки... — показал парень мужикам.
Те понимающе кивнули. Обернулись к Яе. Тот за¬крыл лицо руками.
Мужик сплюнул, а второй, неожиданно замерев, тихо тронул его за руку, показал в угол.
Дядя Миша сидел в неудобной позе и вовсю хрипел. Изо рта шла кровь, а из головы торчал гвоздь. Кровь капала на рубашку, и глядел он сморенно, будто засыпая.
— Накололся... — недоуменно сказал один мужик другому.
Машина стояла в лесу. За рулём сидел один из тех, что убил дядю Мишу, хмурый, одна рука в чёрной перчатке. Второй тихо подвывал, держась за щеку, — болел зуб.
Яя и парень из комка сидели сзади, в разных концах салона, не глядя друг на друга. Водитель обернулся к ним, посмотрел, не мигая. Им обоим захотелось прижаться друг другу от этого взгляда, потому глянули искоса — один на другого — и придвинулись.
Водитель протянул каждому по смятой пачке денег.
— Взяли. Взяли, взяли! — Они взяли. — И забыли... Достану обоих, если что... Так получилось. Сами виноваты. Как звали-то?
— Кого?
— Этого?
— Дядя Миша... — тихо сказал Яя.
— Ходуля, — добавил парень. — Говорил, он теперь в военкомате...
Тот, у которого болел зуб, дёрнулся — нетерпеливо.
— Э... какая разница, как звали — Веник, Меник?.. Кончай, да. — Водитель всё смотрел на них. — Всё поняли, щеглы?
Он подождал реакции, кажется, удовлетворился. Открыл дверь.
— А теперь пошли! Бегом... и без оглядки!
Яя осторожно двинулся первым. Парень за ним. Выскочили. Без напоминания побежали.
Почти рядом. Быстрее, ещё быстрее.
Бежали плечом к плечу.
Водитель вышел, открыл багажник, вытащил завёрнутое в чёрный мешок тело, приоткрыл — там, где была голова. Дядя Миша улыбался.
Мужик вздрогнул, прикрыл лицо мешком. Вынул лопату. Закурили.
Туман окутывал машину. Тишина. Только подвывал больнозубый.
Пацаны всё неслись и неслись в дошедшем и сюда тумане. Наконец упали, обессиленные. Не смотрели друг на друга, лежали, вздрагивая.
Вичканов поднялся к Яе от ручья, принёс в проржавелой банке воды. Подал обессиленному бегуну. Тот взял, но рука была настолько слаба, что уронил.
— Ничего, я ещё принесу, — успокоил его парень, и снова спустился к воде.
Кричала птица. Яя разжал руку — там лежали деньги за дядю Мишу.
Шли теперь по дороге вдоль моря.
— Тебе куда? — осторожно спросил парень у развилки.
Яя подумал, пожал плечами.
— Ну, тогда пока, — парень тоже пожал плечами, смущённо.
Пошёл не оглядываясь. А Яя присел на бордюр и вдруг закашлялся — страшно, выворачивало его. Упал на колени.
С горы хорошо просматривался пионерский лагерь — слышались речёвки, музыка, детские крики. Бездумно пошёл вниз.
Дойдя до первого же здания, шагнул в дверь. В холле сидели девчонки-дежурные. Все были в одинаковой форме.
— Мальчик, ты к кому?
— К брату.
— А фамилия? Из какого отряда? Ты правильно пришёл?
— Пахомов, — ответил вяло, — его фамилия.
Девчонки склонились над журналом. А он пошёл по коридору. Сам не зная зачем. Заглянул в палату. Там одиноко лежал, читая книгу, очкарик. Яя некоторое время смотрел на него, затем, оглянувшись в коридор, вошёл.
— Почему не на линейке? — спросил грубо.
— Какая... линейка? — удивился очкарик. — Я болею.
Яя оглядел его, тумбочку. Открыл её. Там стояло варенье, печенье, мандарины горкой.
— Больной, а обжираешься, — серьёзно сказал он, сгрёб всё в полиэтиленовый пакет и повернул
к двери.
— Ты что, местный? — спросил вслед очкарик.
Лучше бы не спрашивал. Яя обернулся, посмотрел недобро.
— Я — местный. Отряд «Справедливость», — сказал чеканно-зло.
— Ты понимаешь, что тебя всё равно найдут?.. — спокойно ответил на то умный очкарик.
Очки были разбиты, простыни сорваны. Очкарик лежал под окном, испуганно глядя на Яю, стоявшего над ним.
— Ещё? — спросил Яя.
— Да за что? — спросил глухо.
— Сам знаешь... — Яя отошел.
Взял пакет, обернулся к двери и застыл — там стояли два воспитателя — крепкие, загорелые, смотрели на него брезгливо.
— Иди, иди сюда... Пахомов, — вздохнул один.
В чистой комнате, увешанной календарями с красавицами, стоял перед грустными воспитателями с опущенной головой бродяжка. У окна сидел побитый очкарик.
— Проси прощенья у парня, скот, — медленно процедил воспитатель, не глядя на Яю. Но тот молчал. — Саша, он ударил первым? Ну, кто начал? — обернулся воспитатель к очкарику.
Тот вздохнул, кивнул на Яю.
— Саш, иди сюда, — мягко попросил воспитатель.
Очкарик подошёл. Воспитатель мягко поднял Яю за руки, нагнул ему голову:
— Бей, Саш...
Побитый опешил. Яя поднял голову. Они встретились глазами.
— Давай, давай, Саш... — добавил второй, он уже то¬же держал — крепко — Яю, хотя тот и не вырывался.
Побитый поправил очки, сделал шаг.
— Можешь ногой, — подсказал Яя. И отвернулся.
Очкарик вздохнул, сделал шаг назад, махнул нервно рукой.
— Олег Леонидович, я... я не буду. Зачем вы так?.. — горько, по-взрослому как-то спросил воспитателя.
— А ему можно?! — побагровел красивый воспитатель. — Бей!
— Нет, — твёрдо сказал Саша и отошёл к окну. — Не стану я этого делать!
Олег Леонидович отпустил Яю, толкнул его к окну, и тот упал на колени перед Сашей.
— Вот так. Проси прощенья.
— Поднимись, мальчик. Не надо ничего, — раздельно сказал Саша.
И, обойдя стоящего на коленях, вышел в коридор.
— У него же температура была, сегодня первый день как стал выздоравливать, и тут ты! — сплюнул второй воспитатель.
Яя вскочил и от страха... укусил Олега Леонидовича за мощную ногу. Воспитатель шарахнулся, упал, второй бросился поднимать его, и этого хватило, чтобы Яя рванул в открытую дверь.
Нёсся по коридору. За поворотом догнал Сашу. Услышав топот, тот обернулся, пригляделся близоруко, и, узнав Яю, прикрылся руками, отступив к стене. Но гонимому было дело только до криков сзади.
Мимо Саши пронеслись, матерясь, воспитатели. Он остался стоять, ничего не поняв. Потом улыбнулся, зашагал, широко размахивая руками и напевая. Блаженный, да и только.
В пионерлагере шло вечернее построение. Нарядные дети грудились в лучах заходящего солнца — весёлые, беззаботные... Яя бежал среди них — долго, неимоверно долго. Босой, с перекошенным от страха лицом. Дети с тревогой следили за ним.
Будто время его замедлилось-остановилось. Бежал и стояли — такие разные.
Два непересекающихся течения жизни.
Лёг почти бездыханный на мокрый песок.
Умиротворённо шуршало море. А верхом по трассе ехала та самая «Волга». За рулём — сосредоточенный Эдем. Анна, тихая, сидела позади. Он обернулся, улыбнулся.
— Рано утром будем в селе Весёлом. Там, говорят, есть хорошие ребята... музыканты. — Она понима¬юще кивнула. Он тоже.
Трудно говорить с немой, да ещё за рулём.
Потому осторожно потянулся к приёмнику, тихонько, словно стараясь скрыть от неё сие действо, включил. Полилась задорная музыка. Слушая, в такт покачивал головой. Кажется, забыл об Анне. А она «говорила» сама с собой — шептала немыми губами и отвечала себе на пальцах. Кивала, обеспокоенная. Взглядывала на Эдема. Голова того снова была недвижна. Будто стеночка невидимая стала меж ними.
В полной темноте Яя подошёл к дверям каморки Ходули. Тихонько открыл, и спящий малец, и во сне держащийся за ручку, медленно сполз на пол. Яя осторожно взял его на руки, и тот во сне обнял брата.
— Мам... — произнёс еле слышно.
Яя чуть не уронил братишку, так стало больно за всё, что происходило в их жизни. Оседая с Вилей здесь же, на пороге, привалился к косяку и завыл в полный голос, выплакивая всю боль сегодняшнего дня.
Переругивались в ответ диспетчер с составителем.
Утром Яя запирал каморку Ходули. Еле закрыл старый замок. Виля был впереди и не видел, как брат, широко размахнувшись, бросил ключ далеко на пути.
А над домиком как ни в чём ни бывало вилось, трепетало знамя ВВС.
Сосредоточенный Яя и заспанный Виля садятся в первый утренний автобус. Долго едут. Выходят посреди полей. Остановились под указателем «Горностаевка-35», прочитали, переглянулись, Яя от огорчения бросил бутылку о камни.
Плетутся обочиной. Виля тихонько ноет.
Голосуют попуткам. Машины проносятся мимо.
Яя вытащил из сумки грелку с водой, дал напиться брату.
Шумя тормозной пневматикой, вдруг остановилась большая машина — рефрижератор...
Этим же утром «Волга» Эдема въехала на маленькую площадь посреди забытого богом посёлочка. Клуб, контора, магазин. И ни души.
Собаки, стаей возлежащие на солнышке, подняли головы и опустили — ничего интересного.
Эдем посмотрел на спящую Анну, улыбнулся, потихоньку выбрался из машины. Размялся. Огляделся — ни души вблизи.
— И спросить не у кого... — покачал головой, за¬крыл машину, двинулся по площади.
Из-за конторы выглянул старик.
— Отец... — потянул руку Эдем. Старик моментально исчез.
— Лю-ди! — негромко-призывно выкрикнул Эдем.
Собаки снова подняли головы. Эдем повернулся и наткнулся на взгляд. Кто-то смотрел на него из открытых дверей клуба.
— О, — обрадовался приезжий. — Как мне Альберта найти? — показал Эдем на посёлок.
— Это я и есть! — после паузы, разглядывая внимательно незнакомца, сказал Альберт, подбрасывая и ловя теннисный шарик.
— Ты что, один здесь живёшь? — шёпотом спросил Эдем, поведя рукой на дремотный посёлок.
Альберт пожал плечами:
— Что-то вроде того...
Альберт приоткрыл дверь в дом:
— Проходите.
Эдем вошёл из коридора в зал. И обомлел. Альберт уже к такому привык, смотрел в сторону — вроде безразличен, но за реакцией гостя украдкой следил.
А тот был ошарашен. Зал был двухэтажный — балкончики наверху, окно высокое, потолок сводчатый.
— Это моя музыкальная гостиная. Здесь, — показал посреди залы пустое место, — рояль должен стоять. Акустика здесь мировая. Просто органный зал, — задумчиво протянул он.
Эдем кивнул, восхищённый.
Проходя, задел столик. Звякнуло эхом под высоким потолком.
— Вот видишь, — показал Альберт. — Жаль, ин¬струменты все в городе. Я бы сыграл. Обалдеть, какой звук! Теперь сюда. В жилые комнаты, — сказал невесело.
Жилая комната была заставлена мебелью — диваны, кровати — не повернуться.
— Я полгода это сдерживаю, — показал на мебель. — Чтоб всё туда не хлынуло. Я ж его для музыки строил, — доверительно, перейдя на шёпот, кивнул Эдему. — Сам проект такой выдумал. Уже месяц как с топором на пороге сплю. Чтоб ночью не вытащили эту мебель. Пить даже бросил, — сказал печально и налил себе и Эдему вина.
Эдем улыбнулся.
— Отстоишь?!
— Не, не отстою, — безнадёжно махнул Альберт. — Рояль вот так и не пришёл, из Ташкента. Забыл видать... Друг...
Показал грустно — так вот.
— А в городе-то, — осторожно спросил Эдем, — на чём играл?
— Я ж консерваторский. На чём хочешь могу. В городе — на свадьбах играл, вот на чём... — поднял он грустные глаза.
— А по-настоящему не хочешь снова заняться? Музыкой?
Альберт пожал плечами.
— Да кому это нужно здесь... Ноктюрн «Посвящение седьмой бригаде». Я ж теперь — виноградарь...
— Людям, — убеждённо сказал Эдем.
— Да брось ты, — жёстко отрубил Альберт, налил аккуратно вина, поднял бокал. — За музыку — чудесную и ненужную.
— Зря ты так... — не поддержал Эдем. И бокала не поднял.
Машина остановилась, мальчики спрыгнули на обочину, помахали водителю. Огляделись, двинулись просёлком под солнцем.
Глаза у Альберта округлились. Эдем сразу понял — его касается — и резко обернулся. В дверях стояла Анна — в разорванном платье, плачущая. Сзади — испуганные люди.
— Что? — подскочил Эдем. — Кто тебя? Кто? — спросил у стоявших.
— Да никто, кто... Что уж, прям бандиты какие здесь живут, поди-ка... — степенно сказала полная женщина в тёплом жилете. — Сам и запер. Она как лезла, бедная, через это стекло... Глядим, мечется по площади, сказать-то не может...
— Ань... — укоризненно, с болью сказал Эдем.
Гладил её исцарапанные руки. Она смущённо улыбнулась, показала: он убежал, она открыла глаза, его нет, испугалась. Плакала.
— Плакала?
Она кивнула.
— Я сам виноват. Извините! — это Эдем сказал уже женщине.
— А что ж... Вон какая девка красавица. Правильно запер, — улыбнулась женщина. — Сопрут ведь! — в голос засмеялась она.
Аня погладила его руку, улыбнулась сквозь слёзы.
Стояли на площади у машины: Анна, повисшая на плече Эдема, да хмурый Альберт, с убегающим взглядом.
— А мне отдышаться надо от этих свадеб. Вот телефон, — подал Альберт бумажку. — Позвоните, если будете собираться в команду. Может, пригожусь... Вот, — протянул пакетик. Пошёл от них прочь.
Анна непонимающе поглядела на Эдема. Тот пожал плечами. Сел в машину, развернул пакетик. Серебряной змейкой вырвалась из заточения струна, замерла, покачиваясь... А потом тихонько звенела эта струна в Эдеме, пока ехали из посёлка.
Эдем и Анна стояли посреди очередной «центральной» площади очередного посёлка. И снова никого вокруг. Эдем обнял Анну, и она показала — давай уедем, развела руками, показав трубу — нет, нет ни¬где трубачей.
— Похоже, так... — протянул Эдем. — Придётся нам пойти с тобой в виноградари. Будешь у меня су¬пругой Бахуса...
— Вы к кому? — подбрёл любопытный дедок.
— Ни к кому, батя. Так, проездом.
Повлёк Анну в машину.
В сумерках братья подошли к длинному одноэтажному бараку.
— Фу, пахнет... — заткнул ноздри Виля.
— Тише ты, неженка тоже. Пахнет, — Яя прислушивался. — Это ферма, дурак. Тут тепло. Здесь люди работают, между прочим. И ничего.
Лежали в соломе. Совсем рядом стоявшая корова смотрела на Вилю красным глазом. Он дал ей сена.
— Да спи ты... — подтолкнул Яя брата.
— А они нас ночью не сжуют? — тихо спросил брата малыш.
— Чему вас только в детсадике вашем учили?! Корова — не тигр... — стукнул небольно Яя по лбу брата. Она — травоядное животное!
Тот обиделся. Полежав, неожиданно громко сказал:
— А я тебе не колхозник.
— Скоро будешь, — успокоил его брат.
В помещении кто-то был: мычали коровы, но слышался и чей-то голосок — вскрикивал тоненько. Яя привстал на локтях, посмотрел на Вилю. Показал — лежать и на четвереньках выполз из клети. Прислушался. В той стороне, где неспокойно вели себя коровы, кто-то шуршал соломой. Двинулся туда и увидел в сумраке спины с торчащими лопатками. Двое, сидя, боролись, прямо под ногами коровы.
Подлез ближе. Совсем не боролись, а просто сидели, обнявшись. Маленький, ухватив ручонками сосцы, прилепился к вымени, сосал.
Другой тоже, шутя, пытался приладиться, маленький вяло отталкивал его, смеясь.
— Ну, Коль... — освободил он рот, отталкивая большенького.
Соснул ещё и, вздохнув полной грудью, отвалился в сторону. И наткнулся взглядом на кого-то из темноты. Вгляделся и... заорал. Тот, что побольше, оторвался от коровы, резко повернулся, застыл на четвереньках.
— Тебе чего? — спросил тихо Яю.
— Ничего, — пожал тот плечами. — А вы чего?
— Не видишь, что ли, — растерянно кивнул на корову.
— Вижу, — Яя поднялся, пошёл от них.
Но не сделал и нескольких шагов, как сзади напали. Ожидавший этого, он уклонился, развернулся и ударил — точно в ухо — нападавшего. Тот упал, прикрыл лицо руками, ожидая, что добавят. Маленький, вскрикнув утробно, бросился откуда-то из темноты и успел укусить — за руку. Яя схватился за раненую руку и ретировался в свой угол.
В коровнике наступила тишина, нарушаемая только вздохами животных.
— Сами начали, — сказал испуганному Виле Яя. — Бродяги! Корову сосут, с голоду побесились. Пошли. Сейчас позовут ещё кого... — и надел куртку.
Вышли в ночь, под лампу у входа. Яя закурил.
— Дай закурить, пацаны, — спросили нерешительно из темноты.
Яя от досады бросил сигарету.
Сидели теперь вчетвером на сене в клети. Коровы задумчиво рассматривали ночных гостей.
— Сначала я подумал... ты сын этого... сторожа, — говорил Яе старший из бродяжек — нервический, коротко стриженный. — Нас в Ульянке уже поколошматили, да? — грустно усмехнулся, обращаясь к младшему. — Там девчонки две были ещё. Они самые злые. Вон... — показал отсутствующий спереди зуб.
Виля смотрел непонимающе и испуганно.
— Ну, вы балдеете... — Яя покачал головой.
— Какой балдёж, Яша. Жрать нечего, вот мы и... Колька вот, — показал не лежашего маленького. — Мамка полгода получки не получает, а их четверо. С голодухи воют. Вот я его сюда и таскаю... Коляна это и придумал... Полез тогда, а корова его стукнула. Теперь месяц как не в себе, как дурачок стал.
Коляна смотрел в одну точку.
— Ладно, пацаны, мы пойдём. А вы чего? Пейте, не теряйтесь.
— Да мы не умеем, — подал голос Виля.
— Попробуйте. Коров много, ночь длинная.
Беззубый поднял Коляна, повёл его за собой.
— Пока, — издали махнул рукой. — Не теряйтесь.
И затихло всё. Переминались коровы, светила луна. И популярный шлягер разносился над ночной степью. Невдалеке в окружении машин жарились ночные шашлыки. Слышались: женский смех, хлопанье шампан¬ского... И — от костра до небес — под радостное улюлюканье — искры.
А в глазах Вили — Колян, глядящий в одну точку.
В машине Анна то и дело задрёмывала. Просыпаясь от резких поворотов и толчков, смущённо улыбалась Эдему. Тот улыбался тоже, но, казалось, не видел её — играла громко музыка — он слушал, был там, в этой мелодии, смеси скрипки и гармоники, в его родной музыке, которую он любил, которую сам играл, о которой мечтал... Внезапно сморщился, дёрнул машину вбок, затормозил.
Испуганная Анна выскочила следом за ним из машины. Эдем стоял над раздавленным зайцем. Красный заячий глаз медленно затягивался пеленой.
Эдем шумно вздохнул, взял зайца за ноги, размахнулся...
И тут Анна — закричала! Невнятно и хрипло. Сама испугалась своего голоса и схватилась за рот, а Эдем, испугавшись, выронил тушку. Она смотрела и видела своё — дальнее, прошлое...
...Большой человек тянет к ней волосатые руки, крутит её детскую ручонку... какая-то пьянка в старом деревянном бараке — с красномордыми мужиками, дико-разгульными бабами. И она вырывается от одной из них, и та ловит и ловит её, Анну...
Эдем протянул ей руку. Она была в крови. Анна с ужасом смотрела, не мигая, на неё. Эдем вытерся платком. Кивнув — садись! — быстро сел за руль. Развернулся, поехал обратно. У развилки остановился, включив свет, развернул карту.
Сделав разворот, тихо поехал в противоположную сторону. Потянулся к приёмнику, но не включил, покосившись на Анну, сидящую рядом. Подал ей свою руку, и она благодарно прильнула к ней.
Мальчишки лежали молча. На улице лил дождь.
— Я тебе не говорил, Ходулю тоже убили. Откуда у нас деньги, знаешь?..
— Откуда? — спросил Виля. — Мы ж заработали!
— Оттуда, — жёстко сказал Яя. — Мне дали, чтобы я молчал, что они его убили.
— А ты?
— Что... я? Пойду в милицию, тогда нас точно заберут, в детдом. Ты туда хочешь?
— Нет, — испуганно сказал Виля.
— Ну вот.
— А кто его убил?
— Не знаю...
— Их же поймают? — с надеждой спросил Виля.
Яя пожал плечами.
— Спи, завтра уже будем в деревне...
— Я хочу домой... — вдруг заныл Виля. — Ты не мой папа! И я не хочу с тобой жить! Нельзя жить с братьями... Они такие же маленькие...
Яя, сжав зубы, молчал, не отвечал.
— Мне холодно... — тихо сказал Виля.
— Потерпи, Виленька, — прижал его Яя. — Потерпи, братик, сейчас кончится дождь.
— Он не кончится, — потухшим голосом сказал Виля. — Это зима...
Утром вышли к указателю «Горностаевка»; открылся посёлок. Но странный он был — без дымка, без движения.
Сидели вечером в одном из домов — запущенном, брошенном. Виля ковырялся в оконной замазке, Яя курил.
— Не было здесь никакого дедушки, Виль...
— Как не было? — обернулся малыш.
— Так, — жёстко ответил Яя и пошёл на улицу.
Виля посмотрел ему вслед и тоже выскочил.
Во дворе догнал и бил, бил по чему попало. Бил больно. Яя не защищался.
Наконец Яя оттолкнул брата, и тот упал на песок.
— Вот, — сказал он с земли. — Всё дедушке расскажу, когда он вернётся. Как вы меня с Эдемом бросили, и про всё, всё...
— Помолчи. Не расскажешь.
— Расскажу, расскажу...
— Я уже был сегодня — там... у него... пока ты спал...
— У дедушки?
Яя кивнул. Оглянулся и посмотрел ему в глаза — долго. Тот глядел растерянно.
Яя стоял на коленях перед песчаным холмом на твёрдой земле. В холм была воткнута тонкая палка, на ней прибита пятиконечная звезда.
Яя молился — неумело, припоминая, как это делал дед, выговаривая слова молитвы. Стоявший позади Виля тоже опустился на колени. Постоял — и встал, отвернулся, лёг на холодную землю.
Яя поднялся, потрогал брата, тот отдёрнул плечо. И тогда старший тоже лёг рядом, прислонив голову к его трясущемуся плечу.
— Когда он умер, Яяшь?..
— Уже год как... умер. Ещё когда мы дома были.
А мы посмотрим сверху на печальную эту картину — могильный холмик да два лежащих подле него маленьких людских комочка, одиноких на бесплодной сухой земле.
Потом они лежали, прижавшись друг к другу, в пустом домике с забитыми окнами. Мигая, истаивала свеча. Кажется, выл волк. А может, ветер? Ёжились, испуганно молчали.
— Яяшь... Куда теперь пойдём?
Яя не ответил.
...На солнечном, неестественно жёлтом песке, улыбаясь, сидели они с Вилей, мама и папа. Только лиц родителей не было видно — отвернувшись, сидели они вполоборота.
Папа резал арбуз, подавая сыновьям восхитительные куски. Яя, откусив арбуз, обернулся к морю.
Чуть поодаль молча стояли, не шевелясь, люди в масках и с автоматами. Ждали. Яя урон
Категория: Бестселлер на периферии | Добавил: serg-designs (26 Марта 2010) | Автор: Сергей РУСАКОВ
Просмотров: 1086 | Теги: Сергей РУСАКОВ | Рейтинг: 5.0/2



Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]