...
Страницы журнала
| Главная » Статьи » Салгирка (журнал в журнале) » Словарь его любви |
По эту сторону земли
Переписка двух знакомых Александра Вишневого, в сущности, продолжение рассказа о его жизни после периода Литинститута, описанного в статье Елены Черниковой «Здесь были мы», которой открывается этот мемориальный блок воспоминаний. Оба письма (с купюрами) публикуются с разрешения авторов.
Последний абзац вышеупомянутой публикации отсылает к стихотворению А. Вишневого «Не для себя прошу, для Бога», одного из его лучших стихотворений о творчестве.
Оно — молитва автора о даровании, свыше, вдохновения его собственной руке, которой он в этот момент пишет (то есть печатает) стихи (в фотоальбоме сайта А. Вишневого можно увидеть пишущую машинку, на которой он работал).
Рефрен стихотворения «по эту стороны горы... по эту стороны реки... по эту сторону земли» — след беседы А. Вишневого с известным художником Олегом Грачёвым (прямая цитата слов художника), общение с которым и чьё творчество чрезвычайно много значили для А. Вишневого. Кроме того, слова о «сомнамбулической руке... по эту сторону реки» также происходят от его бесед с Олегом Грачёвым, который разговаривал с Вишневым о классическом стихотворении друга своей молодости Иосифа Бродского «Рождественский романс» («...пчелиный хор сомнамбул... во мгле замоскворецкой»).
Форма стихотворения Вишневого — молитва, происходит от одной из крымских легенд, где повествуется о том, как дочь известного чаеторговца, которую понесли лошади, разбилась на одной из крымских горных дорог (в этом месте её отец построил знаменитую Форосскую церковь) и мучительно долго умирала, не приходя в сознание, находясь в затяжной неустранимой коме. Её жених якобы молил Бога о даровании ей смерти как избавления и ставил свечи в симферопольских церквах, произнося слова, которые Вишневой практически дословно перенёс из этой легенды в своё стихотворение: «...окороти её... не для себя прошу, а Бога ради...». Однако это только легенда (она не находит документальных подтверждений), которая на Вишневого произвела впечатление совпадением имён, поскольку в этой легенде девушку зовут Александрой.
Стихотворение Вишневого «Не для себя прошу, для Бога» — программное в его творчестве, опубликовано в разделе «Стихи» этого сайта, здесь в виде иллюстрации воспроизводится автограф и одна из картин Олега Грачёва, а также стихотворение одного из авторов публикуемой здесь переписки Алексея Макушинского о другом художнике — Сезанне и его горе.
Алексей МАКУШИНСКИЙ,
писатель, поэт (Мюнхен, Германия)
Здравствуйте, Ирина, большое спасибо за Ваше письмо и за Ваше приглашение, которым смогу воспользоваться, наверное, только осенью, если доеду, как собираюсь, до Москвы. Я живу в Мюнхене. Мы действительно были знакомы с Сашей по Литинституту, хотя «моим» я бы это заведение не назвал — всегда относился к нему очень скептически. Воспоминание о Саше — одно из немногих светлых воспоминаний, с этим дурацким местом связанных. Извините, я ведь ничего о Вас не знаю, поэтому спрашиваю — какие были у Вас с Сашей отношения, как долго Вы его знали? Всё это очень мне интересно. Это был один из самых необычных и значительных людей, каких я встречал в жизни.
Всего Вам самого доброго и ещё раз спасибо за письмо. Ваш Алексей.
Ut pictura poesis
Так Сезанн подходил всё ближе к своей горе —
до которой дойти невозможно, хотя она и
видна отовсюду, из любого окна, из окна
любого поезда, плывущего по равнине,
над всеми крышами всех городов. Так и эти
немые холмы, эти камни, их тени
на траве — это та же гора. И, конечно,
деревья —
горы... Мы кладём слой за слоем —
слов ли, красок. За слоем слой мы, на самом
деле, снимаем, подходя всё ближе к тому,
до чего мы
не дойдём никогда, что всегда уже с нами.
Здравствуйте, Алексей!
<...> Я сама, своими глазами и с близкого расстояния, могу прослеживать жизнь Саши примерно с 82 года, хотя по его рассказам знаю истории чуть ли не с самого его рождения.
<...> В последние 6 лет Сашиной жизни у нас сложились очень доверительные отношения, и он стал моим другом, а не только давним другом нашей семьи.
<...> В очень большой степени это было связано не с моими какими-то достоинствами, а с тем, что, к сожалению, он был очень одинок и неустроен. Кроме того, в силу моей жизненной ситуации: я провожу часть времени в Москве, часть в Симферополе и часть за границей — ему казалось, что я не только его давняя симферопольская приятельница, но и этакая москвичка, то есть такой мостик, который соединяет всю его симферопольскую жизнь с какими-то так и несостоявшимися у него участиями в какой-то иной жизни, успехом, задействованностью, востребованностью.
Несколько раз он приезжал ко мне в Москву, я забирала его с собой в Москву и он жил у нас — недолго, обычно от месяца до полутора. Для него это были попытки как-то пристроиться, м[ожет] б[быть] в Москве, вырваться из той беспросветности, в которой он находился. Попытки, к сожалению, безуспешные. Поскольку у нас с ним никогда не было романтических отношений, мы оба с ним могли быть друг с другом очень искренни не только относительно моих или его творческих проблем, но и разных жизненных, то есть он знал все мои секретики, я — его, мы их обсуждали, проводили очень много времени вдвоём и в Москве, и в Симферополе и т. д.
Поэтому, мне кажется, о том, что происходило с Сашей по крайней мере последние шесть лет, я могу судить достаточно объективно.
А происходило в его жизни следующее.
На последних курсах Литинститута (где, как мне рассказала Лена Черникова, Саша был звездой курса и вообще всего института) Вишневой приехал в Симферополь с неким тайным козырным тузом в кармане, вышагивал своей журавлиной походкой, очень высокомерный и гордый, по улицам, давая понять и сам, видимо, искренне полагая, что он находится на пороге какого-то большого и славного пути, который вот-вот начнётся. Отчасти это было связано с тем, что в тот момент его поэма «Доктор Арендт» и большая подборка стихов, принятые двумя московскими центральными журналами, должны были вот-вот с громом выйти, — и Саше думалось, что эти публикации послужат началом очень успешной карьеры, известности, успеха. Однако не только публикации не состоялись, но его, по надуманному поводу, чуть не выгнали с 4 курса, а диплом не принимали под разными предлогами три года. Хотя относился он к Лит-институту и его диплому примерно так же иронично, как и Вы, но всё же это было для него очень унизительно. (На самом деле причиной такого внезапного провала являлось не что иное, как рьяная работа крымского КГБ, я не хочу Вам сейчас в подробностях описывать эту историю — она длинная и почти стандартная, коснулась она тогда многих людей и в Симферополе, и в других городах, у многих, не только у Саши, были неприятности, увольнения, отмены защит диссертаций, исключения из институтов под разными предлогами и т. д., и эти неприятности продолжались несколько лет.)
Саша тогда не счёл нужным, не захотел или не смог начать крутить педали заново или вообще начать крутить педали. И его жизнь — в этом смысле — превратилась к какое-то ожидание, состояние сидения на чемоданах. Он вёл себя как большой белый лебедь, временно приземлившийся в тесном пруду. Вначале он относился к этому как к некой свободе, как к возможности никак не утруждаться никакой прозой жизни, не устраиваться в социуме, то есть как к возможности просто ходить по улицам, общаться с друзьями, писать стихи, пить вино, любить женщин, быть поэтом, и ничего кроме этого. То есть — быть тем, чем он и был на самом деле.
Но со временем все его друзья и знакомые начали добиваться каких-то жизненных позиций, как-то устраиваться и в бытовом, и в карьерном смысле. А Саша в глазах большинства окружающих продолжал оставаться на одних и тех же симферопольских улицах, — смешно стареющим «солнечным мальчиком», всё ждущим какого-то чуда, которое должно произойти само собой, умеющим ловко и ненавязчиво у кого-то пообедать, у кого-то пожить, у кого-то получить немного денег, а у кого-то старый свитер. И люди, которые вначале принимали за честь знакомство либо дружбу с Шурой, постепенно стали относиться к нему иронично, а в последние годы — порой издеватель-ски и с открытой неприязнью. Он никогда не подавал виду и никогда не сутулил спину, смеялся — внешне казалось, что всё в порядке и с него как с гуся вода, но на самом деле он был болезненно чувствительным человеком и переживал своё положение очень тяжело. Саша очень боялся умереть под забором — около четырёх лет назад он рассказал, что видел старика-бомжа, который посреди двух парадных стеклянных входов в крупный симферопольский универсам, то есть месте очень оживлённом, сидел на решётке у дверей (об которую ноги чистят) и справлял нужду — совершенно неторопливо и глядя в небо совершенно мечтательными голубыми глазами, причём не только старик-бомж не придавал, кажется, никакого значения присутствию здесь же множества прохожих, но и люди, входящие или выходящие из универсама с покупками и тележками, толпящиеся здесь же, на площадке у входа, таксисты и пр., никак на бомжа не обращали внимания, как если бы его вообще не было, — они его просто не видели, как будто находились с ним в разных измерениях. Саша сказал, что, глядя на этого бомжа, ему казалось, что это — даже не то, чтобы его, Сашино, будущее, а уже его настоящее: он, Саша, со стороны как будто бы сам себя в этой сцене видит.
Надо сказать, что в течение ряда лет множество людей в силу своего понимания и возможностей старались, и каждый по-своему искренне, помочь Саше, но выражалось это, например, в попытке устроить его в издательство редактором, в предложении ему писать какие-то детективы (как лит. негру) или диалоги для сериалов, а то и просто какую-нибудь работёнку — дворником, в строительной или ремонтной бригаде и т. д. От издания стихов в виде подборок в каких-то симферопольских журнальчиках или маленьких книжек в тех или иных самодеятельных издательствах, на которые ему даже несколько раз давали деньги, Вишневой решительно отказывался. И в результате в городе сложилось впечатление, что Сашу очень устраивает его жизнь, что не может
и не хочет работать, а предпочитает жить за счёт окружающих. Однако на самом деле он всю жизнь много, интенсивно и напряжённо работал, до самого последнего дня. Он не только всё время писал стихи, но был полон новых и новых идей, эмоционально и духовно оставался человеком с на зависть свежим и талантливым восприятием — мгновенно подхватывал и развивал чужие творческие идеи, активно обсуждал и включался в них, причём не только из области литературы. Эта его способность активно эксплуатировалась окружающими, и мной в том числе.
Что же касается повседневности, то Саша был удивительно доброжелательным и благодарным, старался со своей стороны всем помогать, например, бывал очень рад, когда ему удавалось оказать кому-нибудь какую-то услугу, пускай даже бытовую, как сходить в магазин или приготовить обед. И надо сказать, он делал это вовсе не ради участия в этом обеде, как о том судачили в Симферополе, просто хотел быть со своей стороны чем-нибудь полезным, сделать приятное. Дарил стихи, но это, как правило, не были стихи «по случаю» или написанные для кого-то, он приносил листик с написанным на нём стихотворением и дарил его как свой автограф, просто на память, сопровождая этот подарок какими-нибудь комментариями или историями. Получалось так, что он разным людям иногда дарил одни и те же стихи, которые ему самому в тот момент нравились и он над ними думал, или были только что написаны, или, наоборот, это могли быть какие-нибудь его старые стихи, которые, он полагал, подходят именно этому определённому получателю, — это был с его стороны не только презент, а ещё и такой своеобразный способ публикации и донесения своих произведений в читательские массы.
Когда у него иногда появлялись деньги (последние несколько месяцев он получал небольшую пенсию по болезни, и это был, вероятно, единственный за долгие годы его собственный постоянный, стабильный доход) — он сразу же с большой гордостью тратил их на знакомых, то есть с удовольствием использовал всякую возможность заплатить за что-нибудь в магазине или за кофе — не только свой, но и всех за столиком.
Представьте себе ситуацию, будто человек случайно оказался на какой-то промежуточной станции и должен на ней некоторое время пробыть (во Франции, например, залы ожидания на вокзалах называются «залами потерянных шагов»). Все люди и события происходят для него как бы невсерьёз, человек такой особым образом шутит, он особенным образом, туристически, развлекается, пытается скоротать время. А теперь представьте себе, что этот человек по какой-то причине застрял на этой станции на неопределённо долгое время и постепенно становится для всех работников станции, окружающих, даже для пассажиров, бывших на этом вокзале год или три года назад, привычной местной достопримечательностью.
Саша до самого последнего времени, до момента, как узнал, что серьёзно болен, не осознавал и не хотел осознавать, что это не репетиция, не черновик, не временное убежище, а что это — и есть его жизнь. Тогда, через 20 лет, он ринулся в Москву, связывался с бывшими друзьями и знакомыми, но, как оказалось, никто его не ждал, все были заняты своими делами, своей творческой жизнью и просто жизнью, которая за эти годы изменилась и была Саше уже незнакома и непонятна.
В последние полтора года, в Симферополе, Саша старательно дорабатывал и готовил свои рукописи, всё ещё надеясь, что успеет наконец вернуться из затяжной творческой командировки и предъявить миру результаты, а мир их с аплодисментами оценит. Окончательно он переменился после своего последнего приезда из Москвы (это было связано с осенней книжной ярмаркой в сентябре 2007 года), куда он ездил повидаться и переговорить с Леной Черниковой и Даниилом Клугером, на которого делал последнюю ставку. После этой поездки — а в это время состояние здоровья Саши резко ухудшилось — он все последующие месяцы, до смерти, практически провёл у компьютера уже не с целью издания, а просто чтобы сделанное им приобрело определённую форму, не растерялось. В этих Сашиных занятиях — в сущности, он совершенно осознанно подводил итог своей жизни — неоценима роль Татьяны, она была той женщиной, которая (давний роман Саши) опять появилась в его жизни и целиком приняла лично на себя всю беду последнего Сашиного года — и больницы, и дурные настроения, связанные с болезнью, и похороны. Говоря о Татьяне, именно к ней все, кому был дорог или небезразличен Саша или кому окажутся интересны его стихи, должны отнестись с самым глубоким уважением и благодарностью — я хочу сказать, что она оказалась для него ангелом-хранителем, тем человеком, что собрал и проводил Сашу, когда у него оказался тот счастливый билет, который наконец и увёз его из Симферополя — в те самые дальние края, «по ту сторону земли».
Ирина
| |
| Просмотров: 1080 | Комментарии: 1 | Теги: | Рейтинг: 4.0/1 |
| Всего комментариев: 1 | ||
| ||
